На информационном ресурсе применяются рекомендательные технологии (информационные технологии предоставления информации на основе сбора, систематизации и анализа сведений, относящихся к предпочтениям пользователей сети "Интернет", находящихся на территории Российской Федерации)

Berg PRESS

566 подписчиков

Авторское убийство

Авторское убийство

Антон Волховский, известный зрителям как Волх, автор набирающей сотни тысяч просмотров программы «Одинокий Волх», задержался в студии. Нужно было переделать вступительный текст, который он придумал для завтрашней записи. Обычно Антон писал легко, но на этот раз что-то не складывалось. Казалось, всё это не раз уже было. Да и собственная манера ― полная раскрепощённость, вечная ирония по любому поводу ― тоже ему порядком надоела.

Впрочем, начальству нравилось. Нравилось, как он, молодой, остроумный, с непроницаемым лицом всё постигшего интеллектуала, разбирает события в стране и мире. Как он мягко, с подчёркнутой вежливостью ставит в тупик приглашённых знаменитостей. А сам при этом всем своим видом ― дерзким хохолком модной стрижки, красивой синевой глаз ― едва уловимо смеётся.

Телефон на столе задрожал. На экране высветилось милое, но всегда немного виноватое личико девушки-администратора, сидевшей на первом этаже рядом с охраной. Антон никак не мог запомнить, как её зовут: то ли Света, то ли Юля.

― Антон Владимирович, вас тут спрашивают.

Голос девушки был растерянным.

Никто на канале, кроме Светы или Юли, не называл Антона по имени-отчеству. И только эта хрупкая, немного жалкая девчушка с тех пор, как Антон стал звездой и число подписчиков его программы приблизилось к миллиону, упорно называла его Антоном Владимировичем.

Имя своё Антон не любил. Оно казалось ему книжным, школярским. Но так придумала мама ― тихая учительница из маленького городка. В честь своего любимого Чехова. И всякий раз, услышав мамино «Антоша», невозмутимый Волх испытывал смешанные чувства ― щемящую нежность к матери и насмешливое желание добавить: «Чехонте».

― Кому я там понадобился? ― весело спросил Антон.

― Господин не хочет представляться, ― докладывал высокий голосок. ― Говорит, что это сюрприз. И что он знал вашего отца.

Антон ответил не сразу. Недавняя весёлость пропала. Подумав, он сказал:

― Хорошо, пропустите.

Гость долго не появлялся. Потом он наконец открыл стеклянную дверь студии. Это был очень немолодой, полный седоватый человек маленького роста, с аккуратной бородкой. На нём был чёрный велюровый пиджак, из тех, что носили лет тридцать назад представители творческой интеллигенции. В руках он держал серый плащ.

― Если вы ко мне, прошу садиться.

Антон сразу заметил, что одежда на посетителе, хоть и выдержана в артистическом духе, поношенная. Воротник пиджака густо обсыпан перхотью. А на лице вошедшего играла странная кривая улыбка, с которой он осматривал всё кругом.

― Да-да, к вам, ― гость, шумно дыша и не переставая криво улыбаться, опустился на стул. Немного посидев, он заговорил медленно, будто декламируя, и при этом стараясь подавить одышку.

― Для начала позвольте представиться. Меня зовут Илья Руденко. Я композитор, автор и исполнитель песен, лауреат Грушинского фестиваля. ― Посетитель слегка замялся. ― Правда, лауреатом я стал в дуэте как музыкант и аккомпаниатор, но, думаю, значения это не имеет.

Он закашлялся. Его бледное одутловатое лицо затряслось. Достав клетчатый носовой платок, он вытер рот и продолжал.

― Кстати, о моих стихах в своё время весьма сочувственно отзывался поэт Чичибабин. Друзья из Харькова мне об этом сообщали. Вроде бы даже старик был в восторге.

Посетитель коротко усмехнулся и бросил на Антона испытующий взгляд, словно проверяя, не сомневается ли тот в его словах

― Чем могу быть полезен? ― спросил Антон, давая понять, что вступление затягивается.

― Так и я могу быть вам полезен! ― воскликнул гость и высоко приподнял брови, отчего лицо его сделалось высокомерным. ― Дело в том, что недавно я издал свою книгу. Она небольшая. Но в ней лучшее.

Он вытащил из кармана пиджака маленькую книжечку в мягкой обложке и положил её на край стола.

― Было бы замечательно и весьма полезно для ваших зрителей, если бы вы пригласили меня с моей книгой в свою программу. Кстати, она у вас замечательная! Смелая, ироничная, современная.

Он хвалил, но в тоне его слышалась насмешка.

― Спасибо, ― сухо сказал Антон. ― Но в моей программе…

― Понимаю! ― перебил посетитель. ― Не соответствую требованиям. Поскольку не звезда. Но я прошу сделать для меня исключение.

Он прищурился и пристально посмотрел на Антона.

Антон глянул на белую перхоть, обсыпавшую чёрный пиджак, и спросил:

― А откуда вы знаете моего отца?

― Видите ли, ― гость смущённо потупился. ― Дело в том, что я не знаю вашего отца. И никогда в жизни его не встречал. Но когда я увидел внизу эту хрупкую девушку с преданными глазами, а рядом с ней могучего, как скала, охранника, я понял, что меня к вам не пропустят ни при каких обстоятельствах. Поэтому пришлось пойти на эту небольшую хитрость.

Гость усмехнулся.

― Я тоже не знаю своего отца, ― медленно проговорил Антон. ― И никогда его не встречал.

Он посмотрел на белёсое небо в большом окне студии, потом перевёл взгляд на посетителя.

― Простите, у меня больше нет времени.

― Да-а… ― протянул посетитель, с сожалением качая головой. ― Мою проницательность вы не оценили. А ведь я с самого начала, как только увидел вас в интернете, за вашим остроумием и блеском угадал скрытую грусть. И сегодня там, на проходной, в нелепейшей ситуации меня буквально осенило: наверняка это грусть об отце, которого он никогда не видел! Это же трагедия мальчиков всего вашего поколения!

Антон посмотрел на одутловатое лицо, на сероватую бородку и представил, как берёт гостя за шиворот и выбрасывает в коридор.

― Не надо на меня так смотреть. Я ещё не сказал самого главного.

Антон молчал.

― Я хочу сделать признание. ― Посетитель покряхтел, глядя в пол, а потом сказал:

― Тридцать лет назад я убил человека.

Он опять быстро глянул на Антона и добавил:

― И на этот раз я говорю правду.

Антон листал сообщения в телефоне.

― А зачем вы это говорите мне? Такие признания делаются в другом месте.

― Ну, это место от меня не убежит, ― кривая улыбка снова заиграла на одутловатом лице. ― Но мне бы хотелось, чтобы вы первый узнали о моём преступлении. В этом вся идея.

― Какая идея?

― Видите, вы уже заинтересовались! Всё очень просто. Именно в вашей программе я делаю чистосердечное признание. И тогда вы представляете публике уже не безвестного барда, который на собственную пенсию издал свой жалкий сборник, а поэта-преступника! Убившего весьма известного человека. В результате у вас растут рейтинги, подписчики и всё, о чём мечтается.

Антон с досадой поморщился.

― Какого человека? О чём вы говорите?

― Сейчас я всё расскажу. Прошу не более десяти минут.

Он достал свой клетчатый платок, вытер вспотевший лоб и продолжил.

― Вы человек молодой и вряд ли представляете себе обстановку конца семидесятых годов. Это было время, когда бардовское движение переживало расцвет. Песни авторов-исполнителей пели во всех концах страны. В палатках, у костров, в научных институтах. Наиболее талантливые исполнители становились известны всей стране. Как раз тогда я написал ставшую весьма популярной песню «Сосны голубые». Не приходилось слышать?

― Нет, не слыхал.

― Понимаю, вам хочется скорее про убийство. Сейчас будет. Так вот, в те годы вдруг неизвестно откуда возник некто Андрюша. Такой себе кудрявый юноша с длинными пальчиками. Андрюша Стефанович. То ли учитель пения, то ли недоучившийся скрипач. Впрочем, это неважно. Важно то, что этот мальчик с каким-то примитивным провинциальным упорством стал выдавать одну за другой довольно прилипчивые песенки, которые всеми принимались с восторгом. Ну а когда его песню «Друг мой ёжик» передали по центральному телевидению, он, простите меня за отвратительный штамп, проснулся знаменитым.

Сильный приступ кашля прервал рассказ. Говоривший побагровел и стал задыхаться. Антон встал и налил в стакан воды из кулера. Посетитель сделал несколько глотков, шумно втягивая воздух. А когда кашель утих, снова заговорил, не замечая своего болезненного состояния.

― Как это часто бывает, рядом с невероятным успехом этого самого Андрюши сразу же забылись достижения других тоже талантливых бардов. В том числе забыли и о моих голубых соснах.

Он ненадолго задумался, как будто заново переживая прошлое.

― А ведь «Сосны голубые», скажу я вам, были ничуть не хуже этого самого «Ёжика». Ничуть! Впрочем, если вы сейчас подумали о заурядной зависти, вы ошибаетесь. Здесь всё гораздо сложнее. И убил я его совсем по другой причине.

Опять услышав тяжёлое слово «убил», Антон, словно очнулся.

― Что происходит? ― спросил он себя. ― Какое убийство? Почему я слушаю этого больного старика?

Но посетитель тут же заторопился.

― Переходим к делу! К признанию, так сказать. Итак, Андрей Стефанович стал знаменитостью. Со всеми прилагающимися последствиями. Интерес дам. Новые друзья, которые постоянно трутся рядом, слушают песенки и угощают. С этих угощений, собственно, всё и началось. Будучи весьма худосочного сложения, Андрюша быстро пьянел. При этом останавливаться не умел. И вскоре мы получили одарённого, но запойного алкоголика. Он стал срывать концерты. Приезжал на выступления пьяным. Организаторы прятали от него водку. Но почти в каждом городе находились доброхоты, умевшие перехитрить опекунов и напоить нестойкого гения. После этого были новые запои, неудачные попытки зашиться и, как следствие, инфаркт к сорока годам. Когда я увидел его в тот день, он уже мало походил на тонкого юношу, который некогда писал о ёжиках. Ранние морщины, обвисший живот, нездоровая краснота на лице. Помню, я ещё подумал: недолго же тебе, дружок, осталось гастролировать.

Посетитель хмыкнул и с вызовом посмотрел на Антона.

― Вам, наверное, рисуется кинжал или револьвер? ― он произнёс «рэвольвер».

― Нет, всё произошло иначе. Одним словом, однажды в Киеве, в зале консерватории, проходил большой концерт авторской песни. Зал арендовал наш благодетель, сам в прошлом бард, а ныне разбогатевший предприниматель. Отмечу, поскольку это важно: за кулисами в отдельной комнате был накрыт стол с выпивкой и закусками. Я выступал, естественно, в первом отделении, а Стефанович как звезда ― в самом конце второго. Поэтому времени свободного у него было много. Он довольно бодро прогуливался за кулисами. И когда я спросил нашего благодетеля, не опасно ли оставлять Андрюшу без присмотра, тот сказал мне, что Стефанович уже два года находится в твёрдой завязке. В общем, я выступил успешно и сразу направился в комнату с накрытым столом, так как хотел смочить горло. Андрей был уже там. Совершенно трезвый, с бокалом минеральной воды, он стоял у окна и что-то напевал себе под нос. Встретил он меня весьма радушно. Мы обнялись и разговорились. Я очень хорошо помню тот наш последний разговор. Он почти сразу стал нервным и неприятным. Нет, вначале всё было, как обычно. Поговорили о женах, детях, работе и прочем. А потом я сказал, что зрителей сегодня в зале как-то маловато. После этого он сделался ужасно серьёзным и проговорил с эдакой философской печалью:

― Так и должно быть. Мы это заслужили.

Если б вы знали, насколько нелепым и комичным был этот его тон мыслителя! Человеку, который за всю свою жизнь не прочёл и трёх книжек и просто в силу случайности научился складывать песенки про ёжиков, глубокомыслие подходило меньше, чем корове седло.

― Поясни, Андрюша, ― попросил я его, сначала довольно спокойно.

А он как-то заволновался, заходил возле стола, потом взял в руки маленькую бутылочку коньяка, налил в рюмку, но не выпил, а замер в раздумье.

― Понимаешь, ― говорит он мне заупокойным голосом, ― мы заглохли, потому что мы такие, как есть.

― Кто заглох? О чём ты? Можешь говорить яснее?

Эти его загадочные словеса начинали меня раздражать.

― Да всё наше движение… ― отвечает он, причём слово «движение» произносит с невероятным сарказмом и чуть ли не с отвращением. ― Весь наш большой дружный КСП.

Тут он презрительно крякнул и выпил налитую рюмку коньяка. А вслед за ней сразу же наполнил бокал и тоже выпил. Лицо его покрылось фиолетовыми пятнами, а глаза стали стеклянными.

― Понимаешь, старичок, ― говорит он мне с таким неприятным смешком, ― мы всегда были слабаками. Завидовали друг дружке. Один стишок нацарапал, проблеял под гитарку, а другому уже больно ― ах, ему хлопают, а мне нет!

Он говорил, кривляясь, ехидным тенорком и продолжал себе наливать. Я молчал и слушал.

― И вот всю эту завистливую муть мы впустили к себе в душу. И там что-то закрылось! Туда уже не мог попасть свет!

― Какой свет? ― не выдержал я. ― Алё! Чё ты несёшь?

Признаюсь, я почувствовал бешенство. А он тем временем опять схватил бутылку. Я видел, как дрожит его красная жилистая рука. Я понимал, что может случиться нечто ужасное. Но эта его болтовня про какой-то свет не давала мне покоя. Давно ходили слухи, что Стефанович увлёкся то ли религией, то ли другой какой-то чертовщиной, но я не придавал значения. И вот теперь этот недоучка пытался опорочить самое дорогое, что у нас было, ― авторскую песню! Крупнейшее явление культуры, о котором я уже тогда собирался написать книгу. Поверите, мне захотелось разорвать его на клочки. Огреть старой гитарой, лежавшей на подоконнике.

― Но суть даже не в этом! ― закричал он с пафосом, шатаясь, подошёл ко мне вплотную и стал смотреть широко раскрытыми глазами, как Вий в известном кинофильме. ― Да, мы прогнили от зависти! ― шептал он, дыша перегаром. ― И за это у нас отобрали талант. Но главная наша беда в другом! Наша главная вина в неблагодарности! Потому что мы пели о сосенках, о ежиках, о туманах и рассветах, а сами плевали в Него!

― В кого мы плевали? ― спросил я, чувствуя, что во мне всё дрожит.

― В Того, ― отвечает, ― Кто эту красоту сотворил! Мы говорили ему: Тебя нет! Ты выдумка! Ты нам не нужен! Нам бы лучше грамоту на фестивальчике или медальку с лентой через плечо!

Внезапно он замер, скривился от боли и стал падать на пол. Я подхватил его. Но он был очень тяжёлый, как мешок. Опустив его на пол, я увидел, что он хрипит и цепенеет. При этом он продолжал смотреть на меня и шевелить губами. Но ничего не было слышно. Взгляд его стал жалким и просящим. Нужно было звать на помощь. Нужен был врач. И я это понимал! Но я почему-то подошёл к окну. Не знаю почему. За большим окном был вечерний Киев. На тёмном небе мерцали крупные яркие звёзды. Мне даже показалось, что они мне весело подмигивают. И тут я как будто услышал вкрадчивый голос:

― А сейчас одна звёздочка погаснет…

Я обернулся. Стефанович лежал, скрючившись, и смотрел на меня своим стеклянным взглядом. Наши глаза встретились. Он перестал хрипеть, ещё немного посмотрел, а потом будто о чём-то догадался. И так, знаете, грустно улыбнулся. Потом он вытянулся и замер на полу, как шарик, из которого выпустили воздух. Собственно, так я его убил.

Посетитель замолчал. В студии, где они сидели с Антоном, стало тихо. Антон ещё несколько минут машинально листал сообщения. Затем он спросил:

― Вы ещё что-то хотите сказать?

― Нет, я закончил.

― В таком случае, чего вы ждёте?

― Хочу узнать, на какой день вы приглашаете меня в вашу передачу.

Гость попытался улыбнуться, но по его бледному вспотевшему лицу было видно, что он устал.

― Приглашения не будет, ― сказал Антон.

― Вы в этом точно уверены?

― Точнее не бывает.

― Выходит, старики из прошлого вас не интересуют, ― гость неприязненно посмотрел на Антона, и в его голосе послышалось что-то похожее на угрозу. ― Вы нас презираете, как супермен из телевизора.

― Нет, ― сказал Антон. ― Просто я не люблю авторскую песню.

Давнее воспоминание, несколько раз приходившее, пока посетитель вёл свой безумный рассказ, опять всплыло в памяти Антона. Ему шесть лет. Он с мамой в лесу на пикнике. Мама молода. На ней светлое платье в сиреневых цветочках. Горит костёр, а вокруг сидят незнакомые шумные люди. Некоторые из них с гитарами. Они поют и шутят. Но шуток их Антон не понимает. Зато он замечает, что всякий раз, произнеся какую-нибудь фразу, бородатые мужчины в кедах победно и вместе с тем испытующе оглядывают окружающих. Мама смеётся негромко и стеснительно. А он, Антон, с тревогой посматривает на мужчин. Слушает их пение и смех. И ему почему-то тяжело и стыдно. И уже потом в электричке, когда он спрашивает маму, кто из них его отец, и мама отрицательно качает головой и говорит, что отца там не было, Антон испытывает облегчение.

― При чём здесь авторская песня! ― злобно заговорил посетитель. ― Дело, уважаемый, вообще не в песнях! Тут, если хотите знать, вопрос власти. Не понимаете? Власти над душами людей. Ведь когда они смотрят на вас с восхищением, они как бы отдают вам себя. Признают ваше превосходство. Они зависят от вас! И от этого вы испытываете невероятное наслаждение. Кайф, как сказали бы наши юные современники.

Приступ кашля опять напал на него. В груди засвистело. Но он продолжал говорить, даже задыхаясь.

― А, кроме того, вы ощущаете свою значимость! Вы особенный, не такой, как все! Да, наш нетрезвый покойник был прав. Мы мечтали о славе. Эта мечта в сердцевине всего ― ёжиков, туманов и всяких там лесных солнышек! Потому что слава даёт власть! Ну а если тебе перестали аплодировать? Если тебя забыли? Тогда тебя нет! И ты, естественно, ненавидишь существо, из-за которого ты лишился самого важного. Уверяю вас, мы все тогда были готовы на убийство! Только не все это осознавали. И не ухмыляйтесь, молодой человек. Вы такой же! Есть у вас подписчики ― вы звезда, а нет их ― вы ноль!

Он остановился, но было видно, что внутри у него ещё что-то бурлит и бродит.

― Я и не думал смеяться, ― сказал Антон. ― Здесь смешного мало. Я хотел спросить…

― Хотите спросить, за что я убил этого несчастного алкоголика? Вы ещё не поняли? Я убил его из ненависти. Он попытался унизить и опорочить то, чем мы жили! То, чем я жил! Конечно, когда-то я завидовал и подражал ему. А когда на сцене он косноязычно представлял свою очередную песенку, я весь сжимался и надеялся на его провал. Но корень моего преступления не в зависти. А в том, что своими безграмотными мракобесными речами он залез в глубину моей жизни, чтобы перечеркнуть её. А этого я допустить не мог. И поэтому прервал его жизнь.

Он наконец утих и, обмякнув, откинулся на спинку офисного стула. Антон, стараясь не смотреть на сидевшего напротив, спросил:

― Не жалеете о том, что сделали?

― Вы говорите о муках совести? Разочарую вас. Совесть, дорогой мой, это всего лишь набор психических реакций. Остальное ― фантазии и суеверия. Так вот, меня эти фантазии не беспокоят.

Они ещё немного посидели молча. Небо за окном темнело и становилось вечерним.

― Хорошо, а зачем вам моя программа? Ну, покажете вы свою книжку, скажете ваши слова, поднимется шум. Что это изменит?

Посетитель печально улыбнулся.

― Я болен, молодой человек. Как вы уже, наверное, догадались. И меня скоро не станет. Ни в какую загробную дребедень я не верю. Мы живём только здесь и сейчас. Если хотите, мы то, что мы переживаем. Захотелось ещё раз пережить давно забытое. Побыть в центре внимания.

― Ничем не смогу вам помочь, ― твёрдо сказал Антон.

Гость опустил, голову и едва слышно покряхтел. Улыбка его опять стала кривой.

― Это ваше последнее слово?

― Самое последнее.

Антон посмотрел на дверь.

― Тогда вы не оставляете мне выбора.

Сказав это, исполнитель авторских песен снова запустил руку в карман пиджака, покопался там и вытащил небольшой пистолет, который навёл на Антона.

― А вот и рэвольвер. Что вы теперь скажете?

Пистолет был чёрный, аккуратный, с матовым оттенком. В руке посетителя он немного подрагивал.

― Мне терять нечего. У меня четвёртая стадия онкологии. Прогнил, как сказал один непочтительный покойник.

Антон смотрел на короткое дуло, наведённое на его грудь. Страха он не чувствовал. Хотя пистолет, начищенный и явно тяжёлый, похоже, был настоящий. Антон не двигался, рассматривая серые сухие волосы и густую перхоть на пиджаке.

В этот момент посетитель нажал на курок.

Послышался щелчок и над дулом вспыхнул огонёк пламени. Это была зажигалка.

― Хотелось пошутить на прощанье. А заодно посмотреть, как такая крупная звезда задрожит передо мной и замерцает.

Он беззвучно засмеялся.

Антон резко встал. Гость тоже встал и, суетливо прижимая плащ, стал пятиться к выходу.

Однако у самой двери он резко остановился. Слегка пошатнувшись, он схватился одной рукой за дверную ручку, а другой за сердце. Несколько секунд он так стоял, а потом опустился на колени.

― Что с вами? ― спросил Антон почти уверенный, что это очередное притворство.

― Нет-нет, ― сейчас пройдёт ― проговорил гость, хотя лицо его побелело, а голова бессильно склонилась на грудь.

Антон взял стакан с недопитой водой и быстро подошёл к стоявшему на коленях. Тот снизу посмотрел на Антона, затем на воду. С висков у него стекали струйки пота.

― Это было бы совсем неоригинально, ― проговорил он слабым голосом, ― ещё и умереть, подражая ему.

Он отпил немного воды из стакана и, болезненно кривясь, встал на ноги.

― И запомните, милейший. Никакого раскаяния у меня нет. Никакого. С этим и ухожу.

Он хохотнул.

― Ухожу, в смысле, домой. А вы что подумали? Туда?

Он посмотрел в потолок.

― Там ничего нет. Примитивная сказка для лишённых интеллекта.

Посетитель открыл стеклянную дверь и пошёл по коридору к лифту.

Антон вернулся к столу. На краю стола лежала маленькая книжечка. Антон вспомнил велюровый пиджак с перхотью и, преодолевая брезгливость, взял книжку в руки. На обложке он прочёл название ― «Музыка души».

Антон немного подержал книжку в руках. А потом бросил её в корзину для мусора.

После этого он подошёл к окну и раскрыл его, резко дёрнув раму. Ему казалось, в комнате очень душно. Антон стоял на ветру, вдыхая вечерний воздух.

Затем он достал телефон и нажал номер матери.

― Я слушаю, ― ответил далёкий тихий голос.

Антон вздохнул и сказал:

― Мама, это я, Антоша.

Ян Таксюр,

Ссылка на первоисточник

Картина дня

наверх